Старик, как водится, начал с него. Выказывал таким образом свое уважение, что ли? - Федор, мне очень не нравится, как вы выглядите. В комнате полумрак, но у Старика совсем не старческое зрение. Федор придавил дергавшуюся щеку. - Погудел вчера... - Надеюсь, это никоим образом не отразится на ваших способностях? Была у Старика раздражающая манера говорить округлым полно-литературным языком. - Никоим, - подтвердил Федор. Старик повернулся к заказчику - плюгавому невзрачному мужику. Тот старался не дергаться. Уда-валось плохо. - Ты при деньгах? - толкнул Федора в бок чернявый Юрик. Федор только пожал плечами - денег не было. То есть совсем. Потер коротко стриженую голову. Такие стрижки уже выходят из моды, но он с трудом менял привычки. И оружие любил старое. И друзей. А, может, просто сам стареет? - Итак, Охотники, - сказал Старик, - вот ваша задача на сегодняшний день... Юрик вновь толкнул его в бок. Федор подавил желание ответить тем же - и поувесистей. Юрик сказал возбужденно: - Гляди, баба! И впрямь - баба. Девка, скорее. Напряженное лицо. Напряженные глаза. Напряженный, плотно сжатый рот. Под дулом пистолета ее снимали, что ли? - Не-ет, мужики! - хлопнул по коленям Давыд. Поднялся. - Я так не договаривался. Я ни баб, ни детей... - Вы сядьте, Давыд, - тихо сказал Старик. - Я еще сумму не назвал. Он назвал, и Давыд сел. Да за такие деньги и баб, и детей… Юрик присвистнул: - Это что ж она такое вытворила? Федор с новым интересом всматривался в снимок, втягивая, впитывая каждую черточку. Ничего особенного - сотню раз за день мимо пройдешь, и не заметишь-не запомнишь. Старик раздавал снимки и распечатки с данными. Имя. Адрес. Рост. Вес. Цвет глаз, волос. Имена и адреса родственников, ближайших друзей. Место работы. - Особые приметы? - спросили у Федора за спиной. Арнольд. Арнольда он не любил. - На попе родинка! - предположил веселый Юрик. - Особых примет нет. Может быть одета в легкий халат. На ногах - шлепки. Или босиком. Еще во-просы? - Она что, из психушки сбежала? Юриным вопросом Старик пренебрег. - Сроки? - Сегодня-завтра. Охотники зашевелились. Город до миллиона, конечно, не дотягивает, но два дня... - Подсказки? - Скорее всего, она будет крутиться рядом с родным домом. Или где-нибудь рядом с домами дру-зей. Но ее никуда не пустят. - Почему? Старик взглянул на заказчика. Тот, сцепив пальцы, откашлялся. Сказал негромким надтреснутым голосом: - Необходимо вернуть ее туда, откуда она пришла. Пока не поздно. Чем дольше это будет тянуть-ся, тем сильнее она становится. Сейчас она в шоке и поймать ее будет легко, но позже... Он пожал плечами. Все были заинтригованы, и все молчали. Федор еще раз пробежал глазами распечатку, перевернул, изучил чистую сторону. - Мало информации. Заказчик смотрел на него с опаской. - Это все. Я даю вам данные. Деньги. Это все. - У нее может быть оружие? - Боже мой! Конечно, у нее нет никакого оружия! Вы должны только найти ее, задержать... и дать мне знать. Юрик захихикал: - Да за такие деньги мы вам ее из-под земли достанем! Федор смотрел на руки заказчика - они сжались еще сильнее - аж пальцы побелели. Федору не нравилась эта работа. Не нравился заказчик. Не нравилось лицо девушки. Ему не нравились даже большие деньги. Очень хотелось отказаться. Он поймал озабоченный взгляд Старика. - Ну так кто берется? Федор? Все смотрели на него. Кто - озадаченно, кто - выжидающе, Арнольд - наверняка с насмешкой. А он сам смотрел на снимок. Почему у нее такое лицо? Что ей сказали? Что она увидела? Глаза глядели не на него, а чуть вкось, и от этого ощущение неопределенности только усиливалось. - Федор? Он придержал вновь задергавшуюся щеку. Кивнул. - Берусь.
Я иду по городу, не замечая удивленных взглядов прохожих на мои босые ноги. Халат тоже не-прилично-домашний, неновый уже, но я иду, улыбаясь во весь рот, и чуть ли не напевая. Наконец-то я вернулась домой! Останавливаюсь у телефонного автомата, опираюсь локтем об его нагретый солнцем обко-лупанный бок. Сейчас брякну, что звоню с вокзала, а потом раз - и уже стучу в дверь! Когда знакомый усталый голос произносит: - Да? - решаю пошутить. - А Наташу можно? Пауза. - Девушка, Наташа умерла. Гудки. Я отвожу трубку от уха. Это ведь мамин голос? Да нет, я ошиблась, конечно, я ошиблась но-мером! Тщательно надавливая кнопки, набираю снова. Старье! Только и знает, что жетоны жрать! - Алло? - Мама, это я! Я приехала! Тишина. - Кто это? - Мам, ты что, меня не узнаешь? Это Наташа! Пауза. - Девушка, вы ошиблись номером... Гудки. Мама. Это была мама...
Женщина подержала руку на телефонной трубке. - Кто звонил? - спросила подруга. - Ты права. У меня скоро начнутся галлюцинации. Мне показалось... это наташин голос.
Я нажимаю на звонок еще раз. Никого. Куда они все подевались? Ведь я же телеграмму посылала, когда приеду. Да и Алик еще в отпуске. Может, поехал встречать меня на вокзал, и мы разминулись? Я сажусь у двери на ступеньки. Почему-то очень устала. Хочется спать. А я ведь только и делала, что спала в поезде. Нахмурившись, вспоминаю. Правда, с какими-то кошмарами... Кто-то спускается по лестнице, непрерывно ворча. Когда выворачивает на мой пролет, вор-чание становится отчетливей: «Расселась! Сидеть ей больше негде! Всю дорогу перегородила! Алкаши проклятые! Наркоманы! Все засрали!» Я оглядываюсь. - Теть Маш! Здравствуйте! Вы наших не видели? Старуха приостанавливается, нависая надо мной. - Чьих - ваших? - Беляевых. - Беля-яевых? Она перекидывает сумку из одной руки в другую. - Как не видела? Видела. Уехали они. Уехали. Полчаса назад. Алик Сергеевну повез. На машине. - Куда повез? - Куда-куда... Куда глаза глядят. Горе-то у них какое! - Горе? Какое горе? Блеклые глаза тети Маши блеснули. Она опускает сумку на ступеньки, явно настраиваясь на долгий разговор. - Так дочку они схоронили. С месяц назад. - Кого? - тупо спрашиваю я. - Наташу, дочку! Ой, молодая была, ой, молодая... в гробу-то лежала, как живая... личико нис-колько не попорченное... Носик востренький, вся в белом, цветов нанесли-и... Я беспомощно смотрю на нее снизу. Кто в гробу? Какая Наташа? Какая дочка? - И не видать вообще, что в аварию попала! - В аварию? - Ну да! Поезд-то с рельсов сошел, слыхала, небось? Террористический акт! – старуха со вкусом выговаривает длинное слово. - Человек, может, тыщу погибло! В газетах писали, и по радио, и по телевизору... Кого по кусочкам собирали, а Наташа вся целехонька, на лице даже синячка ни единого. Ой, жалко-то как, молоденькая была... не замужем еще... - Тетя Маш… - говорю беспомощно. Замолчав, та щурится на меня. - А ты откуда меня знаешь? Что-то не припомню я тебя, дочка. И нечего тебе здесь сидеть. Нечего. Нет Беляевых. А ты сидишь... И обувь твоя где? Не маленькая босиком бегать. Иди с Богом. Иди. Я провожаю ее глазами. У бабки крыша съехала. Окончательно и бесповоротно. Еще бы - восьмой десяток. Я, наверное, тронусь уже на третьем... Машинально кидаю взгляд на свои ноги. Действительно. Босая... Шевелю пальцами. Пыльные. Господи, куда я дела обувь? Или уже успела разуться? Оглядываю площадку - пусто. Я встаю, мельком удивившись, что не почувствовала холод ступеней. Отряхиваю подол. А что я тут сижу, собственно, у меня же ключ? Они мне наверняка записку написали... И задумываюсь. Сумки нет. Совсем ничего нет. Я сумки в камере хранения оставила? Они были очень тяжелые... Но ключи... И обувь... Уж явно не сунула в камеру хранения - при всем моем раннем склерозе! Я вновь серьезно оглядываю площадку. Пытаюсь вспомнить, во что я была обута: не свалились же они с меня по дороге, в конце концов! И через мгновение понимаю, что совершенно не помню, как очутилась на Театральной площади. Как переодевалась в купе при подъезде к городу, как выходила из вагона, на чем ехала до своей оста-новки... Господи, неужели я напилась? Нет, только чай, проводница разносила – еле теплый, сладкий... Да и вообще, не напиваюсь я до потери сознания! Тетка напротив перечисляла свои бесконечные болячки, я делала вид, что слушаю, а сама думала - да тебе с такими хворями на погост уже давно пора. Потом... Что было потом? Я спускаюсь вниз, сажусь на раздолбанную скамейку у подъезда. И только сейчас понимаю, как я замерзла. Несмотря на теплое послеполуденное солнце меня прямо-таки колотит от холода. Больно смотреть на солнце, на небо, на проходящих мимо ярких людей... Я закрываю глаза ладонью, откидываясь на спинку. Может, я больна? Может, у меня температура, и поэтому я ничего не пом-ню? Но почему так холодно, холодно, холодно? Я вздрагиваю, как от удара. Сердце медленно, судорожно трепыхается, словно забыло, что надо биться. Почему-то очень трудно дышать... - Вам плохо? Я сощуриваюсь. Близкое лицо. Знакомое лицо... - ...Слава? Я это сказала или подумала? - Женщина! Вам плохо? Может, «скорую» вызвать? Я безмолвно смотрю на него. Он стал каким-то другим. Лицо усталое... Слишком серьезное. - Ну что? Вы в порядке? - спрашивает, повышая голос. Наверное, решил, что я глуховата. Или у него кончалось терпение. Я медленно киваю. Он поворачивается и уходит. И он меня не узнал. Что это? Что это такое, господи? Неужели я так выгляжу? Может быть, что-то с моим лицом? Может, я... грязная? Я с трудом поднимаюсь, ковыляю до косо стоящей на газоне машины. Наклоняюсь и осторожно смотрю на себя в зеркальце. Отразилась, слава те господи, я еще не призрак! Нет, не грязная, хотя умыться с дороги бы не мешало... И вполне узнаваема. Слегка бледновата. Побледнеешь тут... Я задумчиво огибаю дом. Узкий тупик, мусорные баки и тут же, зачем-то, - скамейка. Не обращая внимания на вонь, сажусь. Пытаюсь привести в порядок мысли. Или хотя бы чувства. Но все они какие-то... замороженные. Взгляд приковывает куча высыпавшегося из бачка мусора. Что произошло? Что случилось? С ними? Со мной? С миром? Женщина, с которой я говорила по телефону - моя мама. Тетя Маша, которую я знаю с мла-денчества... И Славка, господи, Слава! Мозг тускло мерцает, туда-сюда. Из мирно укачивающего поезда с говорливой соседкой, сюда. К теплому летнему дню, к мусорной вони, к идущему изнутри холоду... Легкое движение - и я с неожиданным любопытством уставилась на крысу. Огромную, жирную, неповоротливую крысу, появившуюся из-за крайнего бачка. Не серая, не черная, а какая-то бурая, словно вылинявшая, крыса поводит мордой, похожей на акулью, подергивает носом и короткими жесткими усами. Круглые немигающие глазки смотрят на меня. Мне становится не по себе. Откуда-то, точно ее позвали, появляется еще одна. И еще. И еще. - Брысь! - резко говорю я, взмахивая рукой. Они наблюдают за мной с ледяным спокойствием. Я встаю на скамейке и вижу, что крысы приближаются - неторопливо, короткими перебежками, словно дожидаясь друг друга. К горлу подкатывает тошнота - и паника. Метнувшись, я толчком опро-кидываю скамейку, и вырываюсь из этой... крысоловки. Отбежав, оглядываюсь. Крысы сидят, сложив на жирных брюхах лапы, и наблюдают за мной с непоколебимым спокойствием - будто знают, что никуда я от них не убегу. Я перехожу на шаг. Вот и крысы свихнулись…
- Я хочу побывать у нее дома, - сказал Федор. - Мы же договорились - никаких контактов с родственниками и друзьями! - А я и не собираюсь контактировать. Я просто хочу побывать у нее дома. - Мать с братом уехали. Квартира на сигнализации, - проинформировал Старик. Федор улыбнулся в трубку. Старик как будто увидел эту улыбку, потому что сказал с угрозой: - Если что - выпутывайтесь сами! - Угу, - сказал Федор и отключил мобильник.
Я стою возле мусорного бака. Сосредоточенно наблюдаю за бомжихой, шурудящей палкой его содержимое. Вот обнаружила пивную бутылку. Косится на меня и быстро сует ее в свою обширную «побирушку». «Побирушка» приветственно звякает. Бомжиха взглядывает еще. Глаз между за-плывшими сине-черными веками почти не видно. Неожиданно тыкает палкой в сторону. - Обувь вон, - говорит хрипло. - А? - Вон там в мешке обутка. Малая мне… - информирует с сожалением. И ковыляет прочь. Я провожаю ее взглядом. Гляжу на свои босые ноги. Просто чудо, что я ни на что еще не напоролась. В мешке, видимо, поначалу полном, уцелел один зимний сапог без замка, старый кед и пара раз-долбанных, но еще крепких сабо. Мне они тоже маловаты, пятка свисает, но чего привередничать? В это время к баку походит девочка, опасливо косится на меня, набрасывает на стенку стопку одежды и быстро уходит. Я смотрю на свой короткий халат и - задумчиво - на выброшенную одеж-ду…
- ...скорбный сороковой день трагедии… Я иду мимо фонтана. Брызги, почему-то очень теплые, почти горячие, моросью покрывают мои голые руки, лицо, и вновь приобретенный «гардероб». Я щурюсь на солнце, играющее в тугих струях, морщусь от пронзительного визга бегающих по парапету ребятишек. Все, как всегда. Кроме… - …поезд «Москва-Н-ск», который должен был прибыть в наш город 25-го июля… Я поднимаю голову. Что за поезд? Почему здесь поезд? Это же не вокзал, где объявляют поезда? 25-го июля… Мой поезд?! Несколько человек глядят на гигантский экран, с недавних пор установленный на площади. Обыч-но по нему передают рекламу или спортивные матчи, но вот подишь ты… - …этот террористический акт потряс город, принес горе и скорбь в сотни семей, оставил незаживающую рану… - …завтра первое городское кладбище вновь заполнится цветами, траурной мелодией… Мы скорбим вместе с вами, дорогие наши сограждане…
Я стою в фонтане, погрузив руки в воду до самых плеч. Вода дрожит и струится. Руки кажутся бледно-зелеными, расплывающимися, зыбкими. Нереальными. Как я сама. Как все вокруг. Я поднимаю глаза. Люди смеются и показывают на меня пальцами. Какого-то ребенка с трудом удерживают на бортике. Пацан ревет - требует немедленно пустить его в фонтан, вон ведь взрослая тетенька купается! Значит, можно? Зачем я сюда забралась? Медленно раздвигая воду ногами, я бреду к парапету. Влезаю с трудом, оцарапав колени. Вода течет с намокших шорт. Я гляжу на людей сверху. Но ведь они-то реальные? - Какое сегодня число? Смотрят кто с насмешкой, кто и с сочувствием. Потом кто-то говорит: - Третье сентября, долбанутая! Год и тысячелетие сказать? Я неловко спрыгиваю, поскальзываюсь на мокрых сабо. Нога подворачивается. Не больно. Я иду прочь, говоря: - Не надо. Год и тысячелетие – не надо…
Ну, тут трудно перепутать. Налево - запахи валокордина и старых вещей, с которыми не спешат расставаться - комната мамаши. В зале обитает братец, отвоевавший себе угол с компьютером и дис-ками. Значит, направо проживает клиентка. Федор вошел. Постоял, приглядываясь. Ночное зрение у него отличное, опять же фонарь за ок-ном. Чистенько. Даже слишком. Девица, похоже, малость на порядке повернута. Книги - в линеечку, помада - по ранжиру. На кровати-полуторке - древний мишка. Все в куклы играем, да? За что ж тебя так хотят «вернуть туда, откуда ты пришла»? Федор мимоходом взял флакон с духами. Пахло то ли дыней. То ли арбузом. Свежестью, короче говоря. Провел рукой по столу. До сих пор любит писать письма, хотя есть электронка и мобилы. А на широком подоконнике читает книги. Про любовь, конечно, про что еще бабы читают? Заглянул в шкаф. Пара вещей дорогих, остальное - дрянь барахольная. То ли денег мало, то ли плевать ей. Присел на кровать. Посидел, закрыв глаза, и лег. Если бы у него было время, серьезно думал Фе-дор, он бы мог увидеть даже ее сны. А так – обычные женские мыслишки: где денег перехватить, как заставить себя в тренажерный пойти, что ответить ехидне-сотруднице на работе... А, и парень еще, по подъезду сосед, к которому она не ровно дышит... Федор лежал на спине, раскинув руки-ноги, как морская звезда, и смотрел в потолок. По потолку метались тени от веток, ползли прерывистые линии света от фар проезжавших машин. И что с того, что он лучший Городской Охотник? И что с того, что он знает ее привычки и даже кое-какие мысли? Он не знает главного - почему ее ищут. А потому не знает - где ее искать. Федор поднялся. Поправил покрывало и мишку. Прошел по сегодня не скрипящим половицам. В зале было темнее. Он уже направился к прямоугольнику входной двери, как что-то его толкнуло. Оста-новило. Фотография. Напряженное лицо, напряженные глаза… Черная ленточка. Федор сел на диван. Вот теперь он точно знал - где ее искать. И по-прежнему не знал - почему.
Я смотрю на арку над головой. Мешаюсь всем входящим-выходящим, но упорно продолжаю раз-глядывать облезающую краску на металлических буквах. «Первое городское кладбище». Зачем я сюда пришла? А, да. Хотелось побыть вдали от людей, где тихо и зелено. Лучше места точно не найдешь. И – что еще? И посмотреть на свою могилу. Вот так вот. Иду по пустым дорожкам. Сегодня не «родительский день», поэтому народу мало. Говорят, мэр давно грозится закрыть кладбище – а то живым уже места не хватает. Все, как я и хотела. Зелено. Тихо. Вдали от людей (живых, понятно). Я ориентируюсь по последней дате на памятниках – она неумолимо приближается к нынешнему году. Потом месяцу. Потом стали одинаковыми дни. Июль, двадцать пятое. Двадцать пятое июля, двадцать пятое… День, когда наш поезд должен был прибыть в город. Я останавливаюсь. Оглядываюсь. Земля на могилах черно-бурая. Глинистая. Живые цветы уже завяли, искусственные поблекли, а посаженные не выросли. Кое-где отважно пробивается травка. Значит, вот здесь я и похоронена. Я прислушиваюсь к своим ощущениям. Ощущений никаких - разве что вялое любопытство. Фотография мне не понравилась. Я ее не любила, а мама вставила снимок в рамочку и водрузила на телевизор – чтобы любой приходящий мог убедиться, какая у нее красавица-дочка. А то, типа, меня рядом нет… И надписи, кроме фамилии-имени и дат, никакой. Наверное, напишут уже на капитальном па-мятнике. Какой они собираются поставить? Мраморный? Надо будет поинтересоваться. Я услышала какой-то звук и машинально оглянулась. Нет, этот звук вырвался у меня самой. Какой-то неопределенный - то ли истерический смешок, то ли неначатый плач. Я сажусь на низкую оградку, прислоняюсь виском к металлическому столбику. Прости, подруга. Не знаю, кто ты, и почему решили, что ты – это я, только меня-то там нет, а тебя кто-то ищет, все на что-то наде-ется… - Ой, дочка, - говорят рядом. Я открываю глаза. На меня смотрит пожилая женщина в сереньком блеклом платье. В руках у нее пластиковые бутылки. Наверное, приходила цветы на могилке поли-вать. - Смотрю – одно лицо, - продолжает сочувственно. – Близняшка твоя, да? Сестричка? Я гляжу на нее. Изогнув шею, смотрю на себя на памятнике. Отвечаю сама себе с фотографии неприязненным взглядом. - Нет, - говорю. – Разве не видите – это я? - Ой, дочка, - по инерции повторяет женщина. – Горе-то какое! И замолкает. И делает шаг назад. И еще. Поворачивается и уходит – очень быстро. То и дело оглядываясь. Интересно, за кого она меня все-таки приняла - за ожившего мертвяка или за рех-нувшуюся с горя близняшку?
Федор и сам не знал, как находит своих «клиентов». Юрик вон свято уверен: стоит только хоро-шенько пошерстить друзей-подруг и дальних родственников – и дело в шляпе. Давыд методично дока-пывается до причин заказа. Федор тоже все это делает – хоть и без особого рвения. Ему самому важны личные вещи, фотографии. Он перебирает их, смотрит, трогает… нюхает даже; целыми ночами крутит один и тот же любимый фильм «клиента», пролистывает его зачитанную книгу, слушает музыку… А потом часами бродит или ездит по городу. Гуляет, не думая ни о времени ни о направлении… И встречается – если не сказать – сталкивается с объектом. Но как, скажите, разыскивать того, кого встретить уже невозможно? Кого уже не нужно искать? Сегодня он сел на машину. Не спеша колесил по городу. Последний день. Похоже, задание они провалил скопом – уже звонил Юрик, осторожненько расспрашивал. Давыд поинтересовался прямо и сразу отключился. Арнольд – понятное дело - на связь не выходил, но раз их не отозвали, в пролете все Охотники… Уже стемнело, когда Федор свернул в проулок, известный только таксистам да местным жителям. Фары освещали редкие темные фигуры прохожих – небо хмурилось и люди спешили убраться под крышу. Федор зажег фары дальнего света – и тут же погасил. Майка, шорты, шлепки… руки, зябко обнимающие плечи, склоненная голова… неторопливая, чуть неверная походка человека, идущего в никуда…
Машина следовала за мной по пятам. Не знаю, почему я в конце концов обратила на нее внимание. Я и без того очень рассеянна, а в свете недавних событий… Итак, она медленно ехала за мной вдоль тротуара. Такой машине следовало бы нестись по улицам города, нарушая все правила дорожного движения скопом, сбивая пешеходов и подрезая менее крутые иномарки… Эта почти ползла. Я несколько раз оглянулась. Вряд ли в своем новом прикиде я могла внушить кому-нибудь не-земную страсть. Никто не пригласит меня в ресторан или «прокатиться». Надо бы свернуть куда-нибудь, чтоб убедиться, что «джипермен» едет именно за мной, но было мне очень лень. Вообще было как-то расплывчато-все-равно – как будто меня оглушили. Пыльным мешком из-за угла ударили. Я остановилась и стала смотреть на машину. Машина остановилась и стала смотреть на меня. Да-да, казалось, что смотрит именно машина – своими раскосыми глазами-фарами - а не сидящий за тонированными стеклами человек. Потом дверь открылась. Мужчина – коротко стри-женый, мордатый - выглянул наружу. - Наталья? Беляева? Я моргнула. Приятное исключение – в последнее время меня предпочитают не узнавать. Только теперь я его не знала. - Да-а-а… - Садись в машину. - Зачем? - Надо поговорить. - Зачем? – тупо повторила я. Мужчина полез наружу. Мои ноги совершенно самостоятельно сделали несколько шагов назад. Он увидел это и вскинул ладони. Правда, «успокоить» у него не получилось, потому что руки были здоровенные – подстать машине. И сам он был поперек себя шире. - Не убегай. Давай поговорим, просто поговорим – и все. Я огляделась. Темнело. Собирался дождь. Прохожих вокруг было мало. Да и вряд ли кто вмеша-ется. Если что. Я сделала еще шажок назад. Парень развел ручищами и прислонился задом к капоту. - Видишь? Стою. Не двигаюсь. Ну что? Говорим? - Говорите. Он молчал. Я переступила с ноги на ногу. - Ну? Он открыл рот, вздохнул – и снова ничего не сказал. - Я ухожу, - предупредила я. - Ты умерла, - сказал он быстро. Я просто кивнула. - Знаю. А вы что… вы откуда? - Долго рассказывать. Я хочу в этом разобраться. Понять. А ты? Наверное. Я молча смотрела на него. Мужчина огляделся. Сказал – почти просяще: - Слушай, садись в машину, а? Я же не один такой… Могут еще… понаехать. Кто? Откуда? Зачем? Он знал про меня. Он узнал меня – единственный во всем городе. То есть, я все-таки существую. Иногда я сама в это не верила. Он хочет разобраться. Может, и мне заодно все объяснит? - Садись, - сказал парень и сел в машину.
Мы ехали быстро и молча. За окнами мелькал вечерний город. Устав смотреть на огни, я по-смотрела на водителя. Не отрывая глаз от дороги, он повернул голову, показывая, что слушает. - Куда мы едем? Взгляд мельком. - Домой. Я пожала плечами. Ответ как ответ. От других теперь и этого не дождешься. Он не напугает меня больше, чем все остальное... Ехали около часа - это я обнаружила, всплывая из обычного теперь серого забытья. Вокруг были новостройки. Двухэтажные коттеджи. Многие окна еще темные - в них никто не жил. Позвякивая ключами, хозяин пошел к своему, отгороженному от дороги невысоким забором. Над крыльцом зажегся свет. Открыв дверь, парень обернулся, сказал негромко: - Иди. Я вылезла из машины, оглядываясь и прислушиваясь. В какой стороне вообще город? Куда теперь бежать? Я медленно подходила к дому, из темноты выплывало его лицо... Откуда он взялся? Почему посадил меня в машину? Почему за всю дорогу ни одного вопроса?
Федор машинально посторонился, пропуская ее в дом. Спохватился через мгновение: - Стой! Собаки уже радостно скалились навстречу гостье… - Нельзя! - рявкнул Федор. И удивился - оба кобеля послушались, затормозили резко, осев на задние лапы. Он шагнул мимо неподвижной девушки. Похлопал по спине старшего Ральфа: ротвейлер крупно дрожал, отворачивая от двери тяжелую башку и пряча глаза. Стаффордшир Хан осел в углу, набычившись и широко расставив лапы. Что они натворили? Федор оглянулся. Девица рассеянно смотрела вглубь дома. - Собак не боишься? Она ответила через паузу - то ли не услышала, то ли не сразу поняла. Обкуренная, что ли? Качнула головой. - Только крыс. - Проходи. Прошла. Ральф сильней прижался к хозяйской ноге и громко заскулил. Хан сделал лужу, чего с ним давно уже не случалось. Шлепками и пинками Федор выгнал их наружу: - Гулять! Потянул носом. Пованивало... И не собаками. На помойке она ночевала, что ли? - Слышь, иди в ванную. Ванна была огромная, Федору она очень нравилась. Ни одна женщина, побывавшая здесь, не могла остаться равнодушной. Эта стояла посередине, оглядываясь и моргая на все, точно сова. Вода бодро и весело била в подымавшуюся пену. Федор деловито потрогал воду. - Раздевайся, я сейчас тебе какой-нибудь халат... Он не думал, что она воспримет его слова буквально, но когда вернулся, девушка уже сняла с се-бя все, вплоть до белья. Федор с разгону шагнул вперед, протягивая ей халат. Она замедленно взяла, хозяин буркнул: - Мойся! - и остановился. - Это что?! Проследив его взгляд, девица уставилась на огромный синяк, черневший над грудью. - О, господи, откуда это? Когда это я так ушиблась? Федор смотрел недоверчиво. «Ушиблась»? Такой удар может запросто сломать грудину. Остано-вить сердце. Не заметить его просто невозможно. Она осторожно потрогала пальцами синяк. Вскинула глаза. - Мне не больно! Совсем. Федор машинально протянул руку, коснулся - и тут же отдернул. - Ты ледяная! Ты где так замерзла? - Н-не знаю... - Лезь в ванную. Я горячей добавлю. Сиди подольше. Ногой подгреб сброшенную одежду. Линялая красная широкая майка. Раздолбанные шлепки. Не-возможного - парашютного - размера шорты. Девушка, осторожно влезая в ванну, пояснила: - Я все в мусорных бачках нашла. Вы знаете, оказывается, выкидывают вполне приличные вещи! Хмыкнув, Федор подобрал с пола «сэконд-хэнд». - Ну вот и я выкину. Трусы, правда, ей оставил. Женского белья у него в доме не водилось. Почти час в ванной, а лицо даже не порозовело. Правда, пахла она теперь только водой и шампу-нем. Оглянулась с прежним отсутствующим видом. Федор показал ей на диван. - Садись. Есть будешь? - Есть? - глубоко задумалась, будто он спросил ее нечто эпохальное. Потом очнулась, сказала с каким-то удивлением: - Нет. Я не хочу. - А я буду. Федор ел, поглядывая. Пожалуй, даже на том снимке она выглядела лучше. Правда, с тех пор прошло два дня... Два дня они пытались схватить ее за задницу. - Почему тебя ищут? - спросил дружелюбно. Дело есть дело. Но интерес-то надо удовлетворить! Она вздернула голову. Если б можно было, побледнела еще больше. - К-кто? - Конь в пальто! Девица смотрела большими глазами. Федор знал, что они у нее серые, но сейчас, от расширенных зрачков, казались черными. - Какой... конь? - Вот я и спрашиваю... Ладно, ты кто? Она утянула ноги с пола. В красном свете лампы ее невысохшие волосы отливали матовым теп-лом. Сказала себе в колени. - Я уже и не знаю... - Это как? - Я думала - я Наталья. Беляева. А теперь не знаю... Федор слушал. Она не врала, он бы понял. Глаза слабо поблескивали, когда Наталья взглядыва-ла на него или в темное окно, где они отражались вместе с комнатой. - У вас нет... штор? - спросила неожиданно. Он оглянулся. - Нет. А что? - Страшно, - просто сообщила Наталья. Федор пожал плечами. Эта девица - его добыча. Его деньги. Он выполнил задание, и ему плевать, почему ее ищут, и что с ней будет потом. Один звонок... Федор поднялся, сделав рукой неопределенный жест, который она приняла за приглашение. С сомнением оглядел комнату для гостей. Окна нет. Кровать, шкаф, тумбочка с аппаратурой. Дверь крепкая. Если запереть, она не сумеет удрать... Наталья, в смысле. Не дверь. - Будешь спать здесь. - Вы что, такой добрый? Он аж дернулся. Пробурчал: - Даже и не думал... Закрыл за собой дверь - пока не на замок. Голос Старика был сонным и недовольным. - Зачем он вам, Федор? Вы же знаете наши правила. Все вопросы - только через меня. Ну хорошо, он перезвонит вам на мобильный. Федор смотрел на собак. Они, против обыкновения, оставались в коридоре. Дремали у самой двери и даже жратву не трогали. Ральф под его взглядом приподнял одну рыжую бровь. - Он мне нужен лично. - Вы с ума сошли!.. - Я знаю точное местонахождение девчонки. Голос Старика из брюзжаще-недовольного стал бодрым и деловым: - Вот даже как? Вы ее нашли? - Да. - И где же она, если не секрет? Федор начал смеяться: - На кладбище! Молчание. - Федор, - задумчиво произнес Старик. - Это не смешно. - Вы просто ему передайте. Старик привез заказчика через час. Пробурчал что-то нелюбезное в адрес Федора и ушел досы-пать во вторую гостевую спальню. Заказчик сел в кресло, уставившись на хозяина воспаленными гла-зами. Сейчас он казался гораздо старше, чем в первую встречу. - Меня... э-э-э... Сергей Сергеевич обнадежил, что вы лучший из Охотников. Федор кокетничать не стал. - Да. - Что, если уж вы не найдете, другим это будет явно не под силу. Ха-арроший пиарщик наш Старик! - Я нашел, - сказал Федор. Заказчик приподнялся, вцепившись в массивные подлокотники. Федор посмотрел и хмуро продолжил. - Только не пойму, за что вы такие бабки отваливаете, если и так знае-те, где она? Я что, тело должен выкапывать? Так это другая работа... Наймите «падальщиков». Заказчик осел обратно, устало потер лоб. - Я так и знал, что возникнет путаница! - Похоронена не она? - Она. - Тогда кого мы ищем? - Ее. Федор посмотрел в потолок. Иногда он жалел, что бросил курить. Проверяет ли Старик заказчиков на предмет вменяемости? Ладно, попробуем с другого боку... - Почему вы ее ищете? - Нарушен закон. - Какой закон? - Непреложный. Мертвые должны оставаться мертвыми. - А что, кому-то удается... избежать? - спросил Федор с искренним любопытством. Заказчик вздохнул. - Не согласитесь съездить со мной в одно место? - Какое? - На первое городское кладбище. Федор моргнул. Отвернул рукав и посмотрел на наручные часы. Два часа ночи. Самое время для кладбищ. - Зачем? - Там вы получите ответы на все свои вопросы. А здесь, конечно, их получить невозможно. Ехать (и почему только?) не хотелось. Федор со вздо-хом поднялся. - Ладно. Идите к машине, я сейчас. Протащил за шкирку вяло сопротивлявшегося Ральфа до гостевой спальни номер один. Уложил у запертой двери. - Охраняй! Главное - Старика туда не впустить - а то вдруг его бессонница замучает, начнет шастать по до-му... Старика Федор тоже проверил: в гостевой спальне номер два витал деликатный храпок. Из-за угла выглядывал Хан. Увидев, что Федор на него смотрит, шмыгнул и затерялся в просторах дома. Побоялся, что хозяин его тоже к делу приспособит. - Ну, пока, - сказал Федор дому. И отъехал на кладбище.
Луна была круглой и яркой, как прожектор. Полнолуние, самая пора для всяческих психов, обо-ротней и... прочих прелестей. Заказчик явно знал дорогу, шустро огибая нагромождения разнообраз-ных памятников. Федор старался не отставать. Мучило его раздражение и любопытство. И кое-какие страхи. Потому как получил Федор в свое время ха-арошую порцию триллеров и стивенов кингов. - А вы покойников не боитесь? - не выдержал он, наконец. Заказчик оглянулся. Глаза и зубы его лунно блеснули. - А чего нас бояться? И он этот анекдот знает... - Не беспокойтесь, Федор, скоро четыре часа, петух пропоет... Федор хмыкнул. - Вот, посмотрите. Заказчик посторонился - чтобы не застить лунный свет. Федор осторожно, а потому неуклюже пе-реступил низкую оградку. Наклонился к памятнику. Эта фотография была гораздо лучше. На ней Наталья выглядела просто хорошенькой. - Ну? - хмуро сказал он, пару раз перечитав ФИО и даты через черточку. Огляделся. Могилы во-круг были свежими. На многих еще временные памятники, венки и не снятые бомжами таблички из нержавейки. Федор затосковал. Не-ет, его - только в крематорий! И чтоб прах - по ветру. - В тот день было много похорон, - сказал заказчик, проследив его взгляд. - Помните железнодо-рожный теракт? Федор указал пальцем на памятник: - Что, перепутали, не ту похоронили? - Ту. - А кто тогда та? – теперь он ткнул пальцем за плечо. - Она же. - Значит, - скептически сказал Федор, - ей надоело тут валяться, она вылезла и пошла навестить родных? - Нет, - сказал заказчик. У Федора лопалось терпение. Он постучал носком ботинка в еще не осевший холмик. - Вы мне вот что скажите! Если выкопать гробик и, знаете, так… аккуратненько вскрыть, там что-нибудь будет? - Будет, - уверенно сказал заказчик. - Что? - Тело Натальи Беляевой. - Вот и славненько! Одно тело мы нашли. Сколько их у нее всего? Заказчик стоял и молча смотрел на него. Федор заскучал. Пейзаж навевал тоску. Домой бы... ага, к непохороненной Наташке! Не-по-гре-бен-ной. - Почему вы уверены, что она одна и та же? - продолжил он. - Просто похожая девица. - Вы плохо меня слушаете! - Чем больше я вас слушаю, тем больше понимаю, что вы… это... э-э-э... п-фф... не в себе. - Да? Спросите у нее, что она помнит о поезде? Помнит ли вообще, как оказалась в городе? Пом-нит, где ее одежда, вещи? - Мало ли, чего я не помню! А, может, она тоже с психушки сбежала? Вы, случаем, не тамошний санитар? Шла пациентка, шла, зашла на кладбище, увидела на себя похожую - и готово! «Я умерла!» - Хорошая фантазия! - оценил мужик с серьезным уважением. - Нет, Федор. Я не пациент. И не санитар. Я ведьмак. - Ага, - Федор огляделся. С какой стороны они пришли-то? А Старику он голову открутит. Все-таки надо проводить какой-то отбор-отсев! А то в следующий раз заказ придет уже на вурдалака! - Вы знаете, кто такой ведьмак? - не отставал чокнутый. - Видел фильм. Борец с чудищами, да? Ты молодец, мужик! Вот и борись дальше. А я пошел. - Сапко-овский?.. Н-не совсем верно. Ведьмак - это тот, кто приглядывает за ведьмами и колдуна-ми. И не дает разгуливать мертвым. - Ну-ну, - сказал Федор, огибая Натальину могилу. Извини, деваха, что побеспокоили. Больше не повторится. - Наталья скончалась на месте от удара в грудь. Сердце остановилось. У Федора самого сердце сделало основательный перебой. Он медленно повернулся. Заказчик смотрел на него. - Она не помнит катастрофу. Она не знает, что она умерла. Для нее жизнь склеилась, как кино-пленка, от момента катастрофы до прибытия в город. Дотронься до нее. Она холодна, как этот памят-ник. Уколи ее и посмотри - течет ли у нее кровь. Федор смотрел настороженно. Неприязненно. - Вы все еще не верите мне, Федор? Напрасно. Редко, крайне редко, но бывает, что мертвые воз-вращаются. - В смысле, привидения? - Да, чаще всего, в виде призраков. Мороков, которые не могут расстаться с родными из-за их пе-чали. Бывают также неупокоенные души невинно убиенных... Но у нас другой случай. - Угу, - кивнул Федор. - Ваш «случай», насколько я понимаю, можно руками потрогать! - Иногда случается возвращение физическое. Я не могу рассказать, как это происходит. Механизм еще недостаточно изучен. - За столько-то веков? - сурово вопросил Федор. Славный разговор посреди могил, под светом полной луны! Всю жизнь о таком мечтал! - Увы... Но эти вернувшиеся - не люди. Нелюди. Нежить. Ходячие мертвецы. По религии Вуду - зомби. Но и не об этом я! Поощрительные вопросы у Федора уже иссякли. Он просто молча слушал. - Иногда, - как-то украдкой сказал ведьмак и оглянулся, точно боясь, что его подслушают. Федор с трудом удержался от того же. - Иногда они оживают. Понемногу набираются сил, возвращаются к жизни. И если все оставить, как есть, до сорокового дня, вновь превращаются в живых. - Опаньки! Во родным-то радость! Ведьмак-заказчик топнул ногой. - Вы не понимаете! Она умерла. Мертвецы не должны возвращаться! На земле для них уже нет места! Она нежить, не-жить! Федор кивнул. Понятливо. - И поэтому вы должны отправить ее обратно. - Вот именно! - А как? Молитвой, святой водичкой... или... этим, как его, осиновым колом? Ведьмак отмахнулся. - Есть способы! - Угу-угу. Профессиональные секреты, понял, не дурак. А вот скажи ты мне, мужик... ладно, как там тебя, ведьмак... Ты в существование души-то веришь? - Естественно! - Тогда скажи мне - вот этот... двойник вернувшийся - это просто тело ожившее? Или у него душа имеется? А если имеется, то чья - того, кто умер? Или уже чья-то другая? Ведьмак сказал неохотно: - Этот вопрос тоже не до конца изучен! - Тогда какого ж... рожна ты эту неизученную душу во второй раз убиваешь?! - У меня нет права на жалость! Чем она лучше матери троих детей, которая ехала с
